Клятва
В деревне и сейчас не редкость иметь по трое и пятеро детей, а уж до войны детей было столько, сколько выжило. Рождалось ещё больше, но выживали далеко не все. Горевали, конечно, матери, да и отцы изредка вспоминали того или иного ребёнка, особенно, если он успевал до болезни или несчастного случая пожить. Но наступала весна, и в семье опять рождался ребёнок. Слава Богу, бабы были здоровыми, физический тяжёлый труд большинству не мешал вынашивать и рожать ребятишек…
В семье моего отца перед войной было пятеро детей, он один мальчик, а остальные девчонки. Глава семейства любил всех, никого не выделял и не обижал, наказаний строгих не было, разве только в углу постоять часок-другой. В семье его брата было уже пятеро, а у сестры трое. Жили все по соседству, очень роднились, поэтому у ребятишек никогда не было проблемы где поесть, где заночевать, у кого помыться в бане. Матери тоже не делили ребятню на своих и чужих, привечали везде всех как родных.
Война пришла в каждый дом. Мужики, не сговариваясь, обсудили на конном дворе, что придётся воевать. Два брата и зять (муж сестры) сели в избе Ивана Игнатьича. Лампадка тепло светила на божнице, лампу зажигать нужды ещё не было, август, ещё светло, и порешили: воевать идти надо, но поклялись друг другу, что не бросят ребятишек, если кто-то погибнет.
На моего деда извещение пришло первым, в марте 1942-го. В скупой фирменной бумажке сообщалось, что в феврале 1942 года в неравном бою с противником пропал без вести. Бабушка поначалу даже не поняла, как это пропал без вести? Значит, не убит, не погиб, а просто где-то потерялся…
Вестей не было, уже война заканчивалась, а иных известий так и не пришло. Слёз не было, потому что постоянное ожидание и подспудная тревога притупили боль. В войну младшая дочь умерла от воспаления лёгких, слёз тоже не было, что хоть меньше заботы. И это не от чёрствости, а от нужды и тяготы заботы.
Вторыми получила похоронку семья сестры, трое ребятишек остались без отца. А вот Иван Игнатьевич, несмотря на тяжёлые ранения, остался жив. Два раза после ранений приезжал домой в отпуск, так родились дочь Серафима и сын Егор. После второго ранения при отправке на фронт жена долго не отпускала его из объятий, а потом ползла через всю деревню на коленях и кричала, что клянётся перед Богом восьмого родить, только чтоб вернулся. Ей было уже 44 года.
Война закончилась, Иван вернулся домой с застуженными лёгкими, но по весне родился сын, назвали Владимиром. Бабы переговаривались: надо же, на 45-м году родила, выпросила мужа у Бога ребёнком.
А она всем весело говорила, что раз поклялась Богу, надо исполнять, ЕГО нельзя обманывать.
Так и Иван Игнатьевич до смерти держал клятву, данную перед войной, ни одного ребёнка не обидел, хотя в общей сложности в трёх семьях росли 15 ребятишек. Зимой, в морозы, чтобы меньше тратить дров, все съезжались в избу к ним. Изба была пятистенка, на 6 окон, полати и лежанки возле печи были заняты ребятишками, кто поменьше или прихворнувший спали на печке, для баб ставилась самодельная складная кровать, вроде раскладушки, ведь им раньше всех вставать. Своя жена хлопотала по хозяйству дома, Иван Игнатьевич, чем мог, помогал, а сноха и золовка уходили убирать скотину к себе. Дома топили раза два в неделю, чтобы в подполье не замёрзли картошка и другие овощи. Так и жили, ссор и обид не было.
Иван Игнатьевич в войну получил ранение в лёгкое. Поэтому зимой на улицу, особенно в мороз, не выходил, дышать было трудно. Но без работы не сидел. Топили сильно баню, и он там катал валенки, более чем по 20 пар, чтоб каждому по обновке, подшивал и чинил старенькие. Но самым большим увлечением у Ивана Игнатьевича было чтение. Читал много, ребятишки всю зиму носили ему книжки из деревенской библиотеки, читал газеты, соседи приносили купленные в городе журналы. Бывало, сядет в угол под божницей, (полочка в переднем углу с иконами), старательно привяжет очки, потому что один заушник уже давно оторвался, зажжёт лампу и читает, не отрываясь.
Ребятишки не могли долго сидеть тихо, поэтому вскоре тихая возня переходила в шумные игры, догонялки-ляпки, казаков-разбойников, когда скакали на палках вокруг печи. Иван Игнатьевич не реагировал на шум, а жена его тихонько пряла рядышком, с любовью поглядывая на ребячьи игры.
Особенность этих забав была в том, что вдруг кто-то из ребятишек замечал, как Иван Игнатьевич поверх очков поглядел на плётку-двоехвостку, висевшую на стенке вровень с полатями. Никто не мог припомнить, чтоб Иван Игнатьевич когда-то брал её в руки, но ведь для чего-то висела.
Игры быстренько прекращались, «кони» ставились в угол, куда и сабли складывались, и все забирались на полати. Тут уж Кристинья Матвеевна начинала приглушённым голосом петь свои длинные печальные песни, ей вторили другие бабы. Под эти песни так сладко засыпалось, что потом, уже встав взрослыми, дети часто просили своих матерей спеть. И те пели. А взрослые дети тихо плакали от радости и благодарности, что им было подарено такое тёплое детство.
Иван Игнатьевич умер тихо, уснул и не проснулся. Провожать его съехались все пятнадцать детей. Три женщины стояли у гроба, молча глядя на натруженные руки, сложенные на груди. Все помнили, что Иван Игнатьевич клятву сдержал, у всех детей был отец, а у женщин была надежда и опора.
Галина Слепнёва
Иллюстрация Ильи Овчаренко «Лето 1941 года»
Как живёшь, дальнобой?
Накануне Дня автомобилиста нам удалось интересно побеседовать с чайковским дальнобойщиком Валерием Вершининым. Он сейчас далеко, на пути в Якутию вышел с нами на связь из Тынды – столицы БАМа. Разговор получился душевный и позитивный. О настоящей мужской профессии, о мечтах, о водительском братстве – в эксклюзивном интервью «Частному Интересу»