«МАШИНА ВРЕМЕНИ» ЛЯЙСА

При всей лаконичности и строгости графического языка, зависимости образного строя от текста стихов, у рисунков может быть и своя, самостоятельная жизнь. Ляйс избегает лишних деталей, порой оставляет миниатюру в стадии абриса, почти отказывается от трёхмерного пространства. Однако скупые элементы антуража выбраны так, чтобы рельефнее охарактеризовать эпоху, перенести зрителя, словно в «машине времени», в свои миры. И там в союзе с ним сразиться за идеалы света и добра («Господа-рыцари»):
Господа, вот плащ и шпоры,
Вот — доспехи, щит и шлем.
В руку — меч, оставим споры,
Выйдем в поле…
«Крестоносцы» и «Баллады», «Русь», «Куликово поле» и «Господа офицеры» — эти циклы миниатюр понятны. Они трогают самые сокровенные струны души и без стихотворной «расшифровки». Магии в графике художник добивается артистизмом. Для Ляйса это не эффектно сконструированный художественный приём, который порой в муках рождается из-под кисти даже крупного мастера.
Артистизм есть естество творческого мышления Ляйса. Ведь он и сам профессиональный лицедей! С 1984 года Александр Ляйс — актёр театра юного зрителя Марины Корзун. В середине 90‑х годов прошлого века, уже на сцене театра драмы и комедии он был заметен в массовках спектаклей режиссёра Людмилы Журавской «Ханума» по комедии А. Цагарели и «Соломенная сторожка» (Ю. Эдлис). Первую крупную роль Олега Шорохова доверила ему режиссёр Людмила Дубова в спектакле XIX театрального сезона «Московские каникулы» (А. Кузнецов). На областном фестивале «Пермская театральная весна — 1996» А. Ляйс получил за эту роль приз зрительских симпатий. Как отмечали критики, артист «проявил способность создавать цельные образы, выполнять режиссёрские задачи, находить в работе адекватное применение своим природным данным — органике, пластике и современному мышлению».
— За всё своё актёрское творчество благодарен двум женщинам (мать — это святое), — однажды признался Александр Викторович. — Марина Георгиевна Корзун вывела меня на сцену, а Людмила Романовна Дубова научила по сцене ходить.
Десять лет назад А. В. Ляйс получил специальность художественного руководителя любительского театра в Пермском государственном институте искусства и культуры. Сейчас он художник-декоратор театра. А известно, профессия накладывает отпечаток и на другие виды творческой деятельности человека. Вот он и «режиссирует» портретные композиции былых времён — легко, непринуждённо и убедительно. И верится, что именно таким был Робин Гуд, такими — доблестные воители земли русской князья Александр Невский и Дмитрий Донской, такими — основатели белого движения, защитники чести и достоинства Отчизны генералы Л. Г. Корнилов и В. О. Каппель, певец народной вольницы, батька атаман Нестор Махно. Такой была и Жанна д’ Арк, как две капли воды похожая на любимую актрису Ляйса — Инну Чурикову и, по его мнению, сыгравшая лучшую Орлеанскую деву…
Что общего находит поэт и художник в столь разных исторических личностях? — Дух рыцарства. И слово «рыцарь» Ляйс, видимо, трактует по словарю В. И. Даля как «честный и твёрдый ратователь за какое-либо правое дело, самоотверженный заступник». Иными словами, человек благородный. «Рыцарь без страха и упрёка» и по Сервантесу, и по Ляйсу — ценность общечеловеческая. Устами лирических героев — будь то крестоносец, казак или офицер-каппелевец — он старается «закрыть пути любой заразе» к светлым идеалам. Тем не менее, мироощущение Ляйса чисто русское; его сердцевина — «православие, самодержавие, народность»; излюбленная, правда, довольно скромная палитра стихов и графики — белый (серебристый), золотой и чёрный — цветовая символика государственного флага Российской империи («Каппелевцы»):
Блещут золотом погоны,
Слава серебрит виски,
Реют чёрные знамёна,
Солнце льётся на штыки.
Или: «Руси златые купола», «при сияньи свечей новогодних, /  / Золотое шампанское пьём» («При свечах»), «и, наклоняясь, поцеловала /  / Его седой и светлый лик» («Икона Божьей матери»), стихотворение «Чёрный ворон». Чтобы защитить эти цвета, в арсенале поэта и художника «есть копьё с железной чашей, /  / Есть и стремя, и узда». Если понадобится, то художник-декоратор смастерит себе и шпагу, рапиру, саблю — холодным оружием Ляйс владеет отменно. Он поставил бои в спектаклях полутора десятков театров страны. В 1990 году в Георгиевске, на заре восстановления казачества на Ставропольщине, Александр Викторович был походным атаманом малого казачьего круга, носил погоны есаула и обучал детей казаков владению шашкой. И здесь, в Чайковском, по приглашению атамана Олега Александровича Евдокимова он преподаёт фехтование на шашках кадетам православной школы «Во имя благоверного князя Александра Невского».
Не в мужественности ли поэта и художника кроются корни волевого начала в ритмике и интонациях «рыцарских» стихов Ляйса и решительный штрих — в графических миниатюрах? А «чувство пути» (А. Блок), Муза Дальних Странствий в пространстве и времени — дань романтизму. Это не так уж и плохо. Романтизм всегда принимал оппозиционную направленность. Ту самую, которую русская интеллигенция, стараясь не замечать, медленно теряла полтора века. И почти уже потеряла!
Многие стихотворения и рисунки — это сладкие плоды многочасовых бдений А. Ляйса над книгами, в основном, историческими. А иначе откуда бы взялась его «машина времени»? Правда, некоторые чайковские литераторы отказывают ему в связях с современностью. Они не видят в нём тот самый дар сотворения «второй реальности», которую подметил ещё поэт и журналист Виктор Дворник в своём посмертном стихотворении-послании к А. Ляйсу:
Я стихи читаю…
И, по воле автора,
В сердце оживает
Прошлое и завтра.
Нет, Ляйса влечёт феномен нашей жизни, сложной и противоречивой. Другое дело, сущность жизни у него порой ускользает. С ностальгией «по старым фильмам, старым песням, волненьям, запахам и снам» («Избавьтесь») поэт и художник повышает голос, «чтоб у костей прощенья попросить» («Прах героев»). Это чисто по-христиански взваливать на свои плечи чужие грехи! Такая мужественность сегодня в дефиците, не правда ли?